Дорогие мои учителя (продолжение)
Nov. 26th, 2012 11:25 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
biblusСовершенно неожиданно, когда уж думала, что "заметки брянского старожила" закончились, нашла продолжение воспоминаний Наума Непомнящего о преподавателях Брянского лесохозяйственного института (сегодняшней БГИТА).
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ...
Обрамленное элегантной бородкой лицо, костюм-тройка, обязательная трость в руке и чистые-чистые глаза. Таким встает в памяти Алексей Владимирович Федосов, преподаватель кафедры энтомологии Брянского лесохозяйственного института. Он носил бородку «под Тимирязева» и имел вид тех интеллигентов-профессоров дореволюционной России, которых в течение семидесяти лет упорно вычищали из нашего общества.
Я не учился у Федосова, но он был такой заметной фигурой в институте и городе, что не вспомнить о нем нельзя. Эрудит не только в своей непосредственной профессии, но и в знании иностранных языков, спорте, искусстве, музыке, собаководстве и т.д. Он прекрасно знал и любил симфоническую музыку. Послушав однажды, как я глиссирую звук на кларнете, он возмущенно заметил, что кларнет — это благородный инструмент, и за «такие петухи» раньше гнали из оркестра.
Болельщик он был авторитетнейший и не пропускал ни единого матча, за что удостаивался права первого удара по мячу во время открытия футбольных сезонов в Брянске. В конце жизни Федосова уже доводили под руку до центра поля и даже ловили после ритуального удара, но он до последних дней никому не уступал права открыть футбольный сезон.
Федосов вел в «Брянском рабочем» рубрику «Заметки фенолога», ежегодно с восторгом под неизменным заголовком «Грачи прилетели» сообщал читателям о наступлении весны.
Особенно авторитетен был Федосов в роли главного судьи на выставках собаководства. Когда он разбирал преимущества и недостатки конституции и экстерьера конкурсантов, можно было подумать, что находишься не на выставке собак, а на конкурсе красоты.
Он в явном замешательстве отворачивался от аудитории, а затем с видимым раздражением, часто- часто моргая, говорил:
- А ви кто такой? Ви что, много знаете, да? Ви ничего не знаете! Я дам вам сейчас транскрибировать 20-15 слов, и ви увидите, что ничего не знаете...
Иногда в минуты лирического настроя он вспоминал о своих студенческих годах:
- Я открываю свой старый учебник, а там между страниц волос. Вот я как учился! Возьму голову в руки и учу так, что волосы падают на страницы. А ви ничего не знаете, ви сплошной лодырь, да...
Обычно, слушая ответы студентов или собеседников, он повторял, закрыв глаза, «да... да... да». Мы любили его подловить на этом «да... да»
- Яков Павлович, — обращались после «колхозного семестра»,— а ведь правда в колхозах у нас плохо живут?
- Да-да...
- Ни радио, ни света нет, и на трудодни ничего не. получают...
- Да... да...
- Даже помыться негде — нет бани.
- Да... да...
- Яков Павлович, а лучше бы этих колхозов вообще не было!
- Да... да... — и вдруг глаза его вылезают из орбит. — Ой, нет! Ви что говорите? Ви думаете своей головой, что говорите!
И он быстренько ретировался.
Основным его аргументом при ответах на какие-нибудь требования с нашей стороны или вопросы, на его взгляд, превышающие наши полномочия, была фраза:
- А ви кто такой? Ви что, директор, да?
В особое раздражение приводило его наше произношение английских слов, хотя русский в его интерпретации звучал, думаю, не лучше нашего английского. Особо он коверкал наши фамилии. Когда он доходил до моей, то всегда удивленно смотрел в журнал, затем на меня и, подняв на лоб очки, удивленно произносил:
— Ные... ные... ные... помнясчи. Ныепомнясчи?
Когда он доходил до фамилии Шугар, каждый урок повторялась одна и та же сцена.
- Шюга?
- Я, — отвечал Шугар.
- Ви Шюга? А знаете, что такое «шюга» по-английски?
Мы хором отвечали «нет».
- Шюга — это сахар... — говорил Яков Павлович и, как ребенок, радовался своему открытию.
Помнится, сдавая экзамен, я при переводе текста обнаружил, что в словаре отсутствует целая страница с нужным мне словом. Я перевел текст без этого слова, но Яков Павлович захотел, чтобы я перевел именно его. Но как я его мог перевести, если в словаре не было целой страницы? Я покопался для вида в словаре и заявил, что такого слова нет. Яков Павлович заморгал глазами и ухватился за голову.
- С тех пор, как существует язык Шекспира и Байрона, это слово было, есть и будет!
Взяв у меня словарь, он к своему ужасу обнаружил, что не только слова, но и такой буквы в словаре нет. Беккер был на грани обморока.
- Где буква «эйчь»? — потрошил он учебник. — Где буква «эйчь»? Не может быть английский язык без этой буквы!
Но вдруг его лицо прояснилось:
- Ой-вей, какой тихий ужас! Нет страницы в словаре Ныепомнясчи, а не буквы «эйчь» в английском языке!
Английский язык был спасен, а я отправлен на второй заход.
Было у Якова Павловича одно, но трепетное хобби: он сочинял стихи в стенгазету. Правда, с рифмой там было не все в порядке, и мы подозревали даже, что это авторские переводы на русский язык своих же, написанных по-английски стихов. Но зато глубина содержания поражала. Я до сих пор храню заключительные строки его стиха в честь денежной реформы 61-го года.
Жизнь идет вперед
Заре навстречу!
Мы каждый на своем месте
Строим новую жизнь:
На заводе, на стройке,
В поле и за партой!
И пусть беснуется колонизатор,
А мы мирно увеличиваем курс нашего рубля!
БОГОМАЗ
Василий Авраамович Богомаз, профессор кафедры химии, был личностью загадочной и легендарной. Говорили, что в молодости он был бурлаком на Волге. Повредил там ногу. В городе его побаивались. В самом центре, в Мичуринском саду, рядом с парком Горького он образовал лабораторию, где «химичил» с радиоактивными веществами. Громадный, мощный, с простыми чертами лица, он читал лекции по химии чуть ли не стихами, вставляя мудреные для тех времен словечки типа «коллоквиум», «симпозиум»...
Василий Авраамович все делал сам. Особое отвращение вызывала в нем любая эксплуатация человека.
— Да я бы, — с презрением говорил он, — тех, кто держит домработницу, отправил на Соловки. Ишь, баре стали: тарелку щей им, видите ли, приготовить трудно и полы подмести. Да я бы их всех и мужей ихних в колхоз, да в поле!
Принципам он своим не изменял. Как-то летом можно было наблюдать такую картину. Идет, прихрамывая, по улице профессор Богомаз в шляпе и тащит на плече здоровенное сосновое бревно. Он разгрузил машину леса во дворе института и перетаскивал бревна через весь город к себе во двор...
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ...
Обрамленное элегантной бородкой лицо, костюм-тройка, обязательная трость в руке и чистые-чистые глаза. Таким встает в памяти Алексей Владимирович Федосов, преподаватель кафедры энтомологии Брянского лесохозяйственного института. Он носил бородку «под Тимирязева» и имел вид тех интеллигентов-профессоров дореволюционной России, которых в течение семидесяти лет упорно вычищали из нашего общества.
Я не учился у Федосова, но он был такой заметной фигурой в институте и городе, что не вспомнить о нем нельзя. Эрудит не только в своей непосредственной профессии, но и в знании иностранных языков, спорте, искусстве, музыке, собаководстве и т.д. Он прекрасно знал и любил симфоническую музыку. Послушав однажды, как я глиссирую звук на кларнете, он возмущенно заметил, что кларнет — это благородный инструмент, и за «такие петухи» раньше гнали из оркестра.
Болельщик он был авторитетнейший и не пропускал ни единого матча, за что удостаивался права первого удара по мячу во время открытия футбольных сезонов в Брянске. В конце жизни Федосова уже доводили под руку до центра поля и даже ловили после ритуального удара, но он до последних дней никому не уступал права открыть футбольный сезон.
Федосов вел в «Брянском рабочем» рубрику «Заметки фенолога», ежегодно с восторгом под неизменным заголовком «Грачи прилетели» сообщал читателям о наступлении весны.
Особенно авторитетен был Федосов в роли главного судьи на выставках собаководства. Когда он разбирал преимущества и недостатки конституции и экстерьера конкурсантов, можно было подумать, что находишься не на выставке собак, а на конкурсе красоты.
А ВЫ КТО ТАКОЙ?
Мои одноклассники при встречах одним из первых вспоминают Якова Павловича Беккера, преподавателя английского языка. Невысокий, лысеющий, с одутловатым лицом и какой-то испуганной улыбкой. По-русски он говорил с заметным акцентом. Ходили слухи, что он окончил то ли Кембридж, то ли Оксфорд. Выведать, как он попал в Брянск, нам так и не удалось.
Он в явном замешательстве отворачивался от аудитории, а затем с видимым раздражением, часто- часто моргая, говорил:
- А ви кто такой? Ви что, много знаете, да? Ви ничего не знаете! Я дам вам сейчас транскрибировать 20-15 слов, и ви увидите, что ничего не знаете...
Иногда в минуты лирического настроя он вспоминал о своих студенческих годах:
- Я открываю свой старый учебник, а там между страниц волос. Вот я как учился! Возьму голову в руки и учу так, что волосы падают на страницы. А ви ничего не знаете, ви сплошной лодырь, да...
Обычно, слушая ответы студентов или собеседников, он повторял, закрыв глаза, «да... да... да». Мы любили его подловить на этом «да... да»
- Яков Павлович, — обращались после «колхозного семестра»,— а ведь правда в колхозах у нас плохо живут?
- Да-да...
- Ни радио, ни света нет, и на трудодни ничего не. получают...
- Да... да...
- Даже помыться негде — нет бани.
- Да... да...
- Яков Павлович, а лучше бы этих колхозов вообще не было!
- Да... да... — и вдруг глаза его вылезают из орбит. — Ой, нет! Ви что говорите? Ви думаете своей головой, что говорите!
И он быстренько ретировался.
Основным его аргументом при ответах на какие-нибудь требования с нашей стороны или вопросы, на его взгляд, превышающие наши полномочия, была фраза:
- А ви кто такой? Ви что, директор, да?
В особое раздражение приводило его наше произношение английских слов, хотя русский в его интерпретации звучал, думаю, не лучше нашего английского. Особо он коверкал наши фамилии. Когда он доходил до моей, то всегда удивленно смотрел в журнал, затем на меня и, подняв на лоб очки, удивленно произносил:
— Ные... ные... ные... помнясчи. Ныепомнясчи?
Когда он доходил до фамилии Шугар, каждый урок повторялась одна и та же сцена.
- Шюга?
- Я, — отвечал Шугар.
- Ви Шюга? А знаете, что такое «шюга» по-английски?
Мы хором отвечали «нет».
- Шюга — это сахар... — говорил Яков Павлович и, как ребенок, радовался своему открытию.
Помнится, сдавая экзамен, я при переводе текста обнаружил, что в словаре отсутствует целая страница с нужным мне словом. Я перевел текст без этого слова, но Яков Павлович захотел, чтобы я перевел именно его. Но как я его мог перевести, если в словаре не было целой страницы? Я покопался для вида в словаре и заявил, что такого слова нет. Яков Павлович заморгал глазами и ухватился за голову.
- С тех пор, как существует язык Шекспира и Байрона, это слово было, есть и будет!
Взяв у меня словарь, он к своему ужасу обнаружил, что не только слова, но и такой буквы в словаре нет. Беккер был на грани обморока.
- Где буква «эйчь»? — потрошил он учебник. — Где буква «эйчь»? Не может быть английский язык без этой буквы!
Но вдруг его лицо прояснилось:
- Ой-вей, какой тихий ужас! Нет страницы в словаре Ныепомнясчи, а не буквы «эйчь» в английском языке!
Английский язык был спасен, а я отправлен на второй заход.
Было у Якова Павловича одно, но трепетное хобби: он сочинял стихи в стенгазету. Правда, с рифмой там было не все в порядке, и мы подозревали даже, что это авторские переводы на русский язык своих же, написанных по-английски стихов. Но зато глубина содержания поражала. Я до сих пор храню заключительные строки его стиха в честь денежной реформы 61-го года.
Жизнь идет вперед
Заре навстречу!
Мы каждый на своем месте
Строим новую жизнь:
На заводе, на стройке,
В поле и за партой!
И пусть беснуется колонизатор,
А мы мирно увеличиваем курс нашего рубля!
БОГОМАЗ
Василий Авраамович Богомаз, профессор кафедры химии, был личностью загадочной и легендарной. Говорили, что в молодости он был бурлаком на Волге. Повредил там ногу. В городе его побаивались. В самом центре, в Мичуринском саду, рядом с парком Горького он образовал лабораторию, где «химичил» с радиоактивными веществами. Громадный, мощный, с простыми чертами лица, он читал лекции по химии чуть ли не стихами, вставляя мудреные для тех времен словечки типа «коллоквиум», «симпозиум»...
Василий Авраамович все делал сам. Особое отвращение вызывала в нем любая эксплуатация человека.
— Да я бы, — с презрением говорил он, — тех, кто держит домработницу, отправил на Соловки. Ишь, баре стали: тарелку щей им, видите ли, приготовить трудно и полы подмести. Да я бы их всех и мужей ихних в колхоз, да в поле!
Принципам он своим не изменял. Как-то летом можно было наблюдать такую картину. Идет, прихрамывая, по улице профессор Богомаз в шляпе и тащит на плече здоровенное сосновое бревно. Он разгрузил машину леса во дворе института и перетаскивал бревна через весь город к себе во двор...
Н. Непомнящий
Опубликовано в газете "Брянское время", № 2 (январь) 1994 г.
На просторах Интернета нашла фотку с подписью
"Эксперт-кинолог Алексей Владимирович Федосов"
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2012-11-26 09:40 am (UTC)Спасибо)
no subject
Date: 2012-11-26 10:23 am (UTC)Пожалуйста :)